А пока мы воюем здесь, в Италии, от своих действий не ощущая ничего, кроме гордости за хорошо сделанную работу. А еще мне понравилось спасать людей. Первый раз ощущение того, что все было сделано ПРАВИЛЬНО, я испытал еще тогда, когда, спасая кучку гражданских, поддался импульсивному порыву и увел своих людей на другую сторону фронта. Потом, уже тут, в Италии, возвращаясь с задания, мы проезжали через небольшую деревеньку, где эсесовцы сгоняли крестьян в сарай – скорее всего, для того, чтобы сжечь их заживо. Мы уже несколько раз натыкались на обгоревшие останки жертв подобных гитлеровских забав и знали – испуганным и умоляюще оглядывающимся по сторонам людям грозит ужасная гибель. Тогда я, ни секунды не колеблясь, подал своим парням тайный сигнал: «Внимание!!» и почти сразу же: «Работаем!!».

Мы выглядели такими же эсесовцами, как и они сами, поэтому убийцы сами подставились, подпустив нас на расстояние удара ножом. Схватка была коротка. Эти мерзавцы чувствовали себя хозяевами жизни и белокурыми бестиями, но по сравнению с «Стормйаарс», имеющими русскую выучку, они были просто бараны, попавшие на бойню. Когда все кончилось и люди, только что озиравшиеся по сторонам в смертном ужасе, вдруг увидели, что их мучители мертвы, я вдруг повторно ощутил то самое острое чувство, что все было сделано ПРАВИЛЬНО. В тот раз мы не могли остаться и защищать этих людей до прихода русских, поскольку наше задание требовало иных действий. Поэтому я – то на пальцах, то на языке врага (которым мало-мало владел деревенский староста) – постарался объяснить этим людям, что им надо уходить в горы, ведь возможно, что это не последние эсесовцы в этой местности. Я не знаю, спаслись те люди или нет, но хочется верить, что спаслись.

В этот раз все было почти так же. Солдаты в пятнистых мундирах, согнавшие все население городка на небольшую треугольную площадь перед старинной церковью. Сам храм был осквернен, а перед ним, прямо у входа, на высоком помосте стоял самодельный алтарь, грубо сколоченный из дерева, с потеками свежей крови. Жрецы в черных балахонах острыми ножами для жертвоприношений вспарывали грудные клетки обнаженным жертвам, чтобы извлечь еще бьющееся сердце. Низкий вибрирующий вой ужаса обреченных людей и аккомпанирующие ему удары в большой барабан пронзали душу ужасом, казалось, до самых костей. Черные жрецы уже попадали в плен к русским, и из их допросов было известно, что таким образом они пытаются поставить некий духовно-мистический щит против наступающих русских армий. Только на этот раз нам уже не надо было никуда спешить. Местечко Санта Мария Маддалена, где все происходило, как раз и было нашей целью. Точнее, нам требовалось взять под контроль не само местечко, а расположенные в его пределах шоссейный и железнодорожный мосты через реку По.

Вот эти-то завывающие звуки и барабанное бухание мы и услышали еще издалека, когда пересекали реку по шоссейному мосту. Сразу стало понятно, что где-то поблизости творится по-настоящему большое зло. Жуткое ощущение. Между прочим, действовала эта жуть не только на нас, но и на чернорубашечников, охраняющих мосты: они были какие-то вареные и даже не задали нам ни одного опроса, хотя мы пришли с юга – оттуда, где были русские. Когда мы их резали, то про себя читали «Отче наш», чтобы отпустить их души к Святому Петру, а не прямиком к Нечистому. И, знаете ли, полегчало. Хорошо русским – на них, говорят, эта дрянь совсем не действует, а их ОСНАЗ от нее даже становится еще злее. Зато нам, бурам, происходящим от обычных европейцев, необходимо защищаться от этого кошмара всеми силами, и лучшая защита – это вера в Господа нашего Иисуса Христа. Поэтому если убиваешь тварь в черном балахоне, то делать это следует со святой молитвой, чтобы душа попала на суд к Святому Петру, а не оказалась прямо перед ее хозяином, Князем Тьмы. Так же следует поступать, если убиваешь кого-то из подчиненных черных жрецов. Все они одержимы Нечистым и прокляты Богом и людьми.

Итак, мы, помолясь, зарезали охранявших мосты чернорубашечников, после чего оставили одну роту вместе с саперами охранять и разминировать переправы, а двумя другими ротами, спешившись с машин, вошли в городок. Перед этим я приказал навинтить на стволы револьверов и винтовок глушители и стараться делать дело тихо, чтобы вражеские гарнизоны, расквартированные в соседних населенных пунктах, не смогли поднять тревоги. Глушители, конечно, не идеальны, но они сокращают расстояние, с которого слышен выстрел, с сотен до десятков метров, а убойная сила пули падает незначительно.

К площади перед церковью, где творилось злодейство, мы подошли сразу с двух сторон. Я с одной ротой сразу за мостом завернул направо, а мой брат Геерт с другой ротой, соответственно, налево. При этом встречные эсесовские патрули принимали нас за своих и распознавали свою ошибку только очутившись у врат Чистилища. Оказавшись за спинами оцепления, мы тут же принялись убивать эсесовцев. Тут надо сказать, что глушитель не только уменьшает силу звука выстрела, но еще и заметно его искажает, так что и не выстрел это получается вовсе, а просто хлопок непонятного происхождения. Самая бесшумная в этом деле – это специальная русская снайперская винтовка ближнего боя с встроенным глушителем и какой-то особенной дозвуковой пулей. Именно при ее помощи мы и сняли жрецов на помосте.

Из-за нашего эсесовского маскарада и общих европейских манер никто ничего не подозревал вплоть до того момента, пока мы не приступили к делу. Хлоп! Хлоп! Хлоп-хлоп-хлоп! Хлоп! Не зря еще в Риме как раз на такой вот случай я заказал своим людям патроны с серебряными пулями. Последний выстрел из бесшумной винтовки достался барабанщику – и наступила тишина. Стих даже заунывный вой обреченных людей, а последняя жертва, уже успевшая разоблачиться донага, так и застыла в оцепенении у подножия помоста, сжимая в руках ком одежды, будто не знала, что с ним делать дальше.

– Одевайся, дура, – сказал я ей, пока ребята контрольными выстрелами в голову «правили» валяющихся то тут то там эсесовцев.

Поднявшись на помост, я увидел, что главный среди жрецов (собственно, и совершавший жертвоприношения) еще жив, несмотря на то, что тяжелая девятимиллиметровая пуля пробила ему сердце. Его рука скребла по доскам, стремясь дотянуться до выпавшего из нее ножа, а глаза горели неистовой черной злобой. Я два раза выстрелил ему в голову, а потом то же самое проделал и со служками, которые во время жертвоприношения должны были удерживать на месте бьющуюся в агонии жертву. Но все равно в голове у меня вертелась мысль, что если эти сумели стать настоящей нечистью, то тогда они (или, по крайней мере, некоторые из них) сумеют потом ожить, чтобы снова творить зло. По крайней мере, так говорят легенды.

И тут мне пришла идея, как следует поступить в таком случае. Спустившись с помоста, я приказал своим парням стаскивать туда тела всех убиенных эсесовцев, а местных жителей, которых в живых еще оставалось предостаточно, попросил натащить к этому помосту побольше сухих дров. Для гарантии мы вылили на эти дрова пару канистр дрянного синтетического бензина из баков автомашин, принадлежащих этим уродам. Огонь и только огонь может сделать так, чтобы эти твари даже случайно не возродились обратно к жизни. И когда ревущее пламя радостной очищающей волной взметнулось к небесам, из самой его середины раздался жуткий душераздирающий вой, который, впрочем, быстро затих. Это дело было сделано… Теперь же пора было вспомнить, что мы, собственно, пришли сюда для того, чтобы захватить и удержать мосты.